Писательница, что прошла датский лагерь беженцев. Дина Яфасова: «Со страхами нужно бороться, проходя их насквозь»
Книга документальной прозы «Самый темный час — перед рассветом» (в датской версии «Дневник из Сандхольма»), с которой Дина Яфасова дебютировала в 2006-м в крупнейшем скандинавском издательстве Gyldendal, потрясла общественность. Правдивая история об отношении к иммигрантам в датском лагере беженцев привела к коренным изменениям на политическом уровне. В следующем романе — «Не называй меня жертвой!» — Дина проводит читателя по камерам пыток, позволяет заглянуть в глубины человеческой души — светлые и нетленные, а порой — затянутые паутиной губительных воспоминаний. О громких расследованиях, а также о сложности, а иногда и опасности профессии журналиста Дина Яфасова рассказала в эксклюзивном интервью OUTLOOK.
Дина, в Вашей жизни были те 173 дня в датском лагере Сандхольм для беженцев, которые Вы называете «запредельным опытом метафизической смерти». Как изменил Вас этот опыт?
— Моя семья считает, что, пройдя этот лагерь, я в целом не изменилась. То есть, я пришла туда с определенным набором ценностей и с ним же и ушла оттуда. Как и прежде, я на стороне тех, чьи права нарушены. Как и прежде, говоря словами Гессе, почитаю за честь автоматически становиться противником тех, кто сегодня могуч и груб. Как и прежде, я существо наивное – пытаюсь изменить мир к лучшему. В этом смысле мои родные не ошиблись.
И все-таки есть изменения, порой не видимые постороннему глазу, такие, которые даже мои близкие не сразу могут зарегистрировать и осмыслить. Эти перемены раскрываются постепенно, они могут пройти только с годами.
Лагерь или точнее опыт, полученный в тех экстремальных условиях, все-таки исполнил роль топора – разрубил мою жизнь на две половины, на «до» и «после». Пребывание там продолжалось шесть месяцев, хотя мой внутренний маятник отсчитал, пожалуй, шесть лет. Шесть лет метафизической смерти. Это было страшное время с точки зрения сознания простого человека. Но все же это бесценное время с точки зрения исследователя сознания. Там душа погрузилась на ту глубину, в которой омылась от плевел. Там сдвинулась точка сборки. И это навсегда изменило мир. То, что прежде ощущалось как беженство или изгнание, со временем проявило себя как начало большого пути. Путешествием к корню души. Дорогой домой, к себе.
Но это уже другая история. Она сейчас только в стадии проявления. Возможно, когда-нибудь я смогу ее рассказать.
После того, как вы описали ужасы нахождения в лагерях для беженцев в книге, происходят ли какие-либо улучшения в этой системе?
— Да, что-то там происходит. Во всяком случае, книга («Дневник из Сандхольма») стала бестселлером в Дании и одной из самых обсуждаемых книг года, она смогла как-то передать импульс в общество и спровоцировать, начать дебаты в масштабах страны. Прямым следствием стало то, что датское правительство вскоре после выхода книги выделило 37 миллионов крон (5 миллионов евро) на улучшение условий в лагере для семей с детьми. Появились десятки общественных движений, помогающих беженцам. Если верить газетам, время ожидания в лагерях сократилось в три раза — власти больше не могут отрицать, что длительное пребывание в неизвестности и социальной изоляции губительно сказывается на психическом здоровье. Я уже не говорю о том, что дебаты, спровоцированные книгой, привели в итоге к смене правительства. Новое правительство больше не выступает с антииммигрантской риторикой, а датские законы об иностранцах, которые после терактов 11 сентября 2001-го стали самыми суровыми в Европе, во многом опять приобрели человеческое лицо.
И все-таки, какие бы улучшения в этой сфере ни происходили, их никогда не будет достаточно, чтобы облегчить жизнь беженца в той степени, в которой он смог бы уйти из лагеря здоровым человеком. Вы, конечно, читали двух самых известных летописцев ГУЛАГа. Так вот, Солженицын считал, что в лагерной жизни, какой бы тяжкой она ни была, можно найти хоть какие-то крупицы положительного опыта. Шаламов же думал, что лагерь – явное зло и не должен существовать ни в каком виде. Знаете, я согласна с Шаламовым. Лагерь беженцев – это, конечно, не ГУЛАГ, и его точно нельзя назвать злом, потому как за этим стоит гуманная идея — обеспечение бесплатного крова и питания для людей, оставшихся без родного дома на тот период, пока власти рассматривают прошение об убежище. И все-таки, если есть хоть какая-то возможность избежать длительного пребывания в этом казённом доме, который я сравниваю с «Мертвым домом» Достоевского, то надо использовать эту возможность. Особенно семьям с детьми. Следы, которые этот полутюремный лагерь оставляет в душе, время, увы, не лечит.
Направление, в котором Вы работаете, является одновременно опасным и при этом социально важным. Вы посещали Аральское море, где на людях испытывалось секретное бактериологическое оружие. Расскажите, к каким выводам Вы пришли в ходе расследования?
— Если вкратце, то аральская катастрофа — это самая крупная экологическая катастрофа двадцатого века. Бедствие планетарного масштаба. Когда-то Аральское море было четвертым в мире по величине внутренним морем, а теперь оно превратилось в очень ядовитую пустыню и стало причиной драматических климатических изменений.
Что касается острова Возрождения (теперь он стал полуостровом), который располагается в Аральском море между Узбекистаном и Казахстаном, то в советское время на протяжении пятидесяти лет там проводились опыты по изучению различных форм биологического (бактериологического) оружия – возбудители чумы, туляремии, бруцеллеза, энцефалита. Испытывались не только на подопытных обезьянах, но и на людях — заключенных, привезенных туда для экспериментов. После распада СССР биохимическая лаборатория была демонтирована, опасный материал (не граммы, а тонны!) спешно захоронен, воинский контингент, охранявший ее, передислоцирован. Остров превратился в самое крупное на сегодняшний день хранилище возбудителей сибирской язвы. Плохо охраняемый, он стал потенциальным источником для террористов – там только копни лопатой… К тому же, переносчиками опасности могут быть многочисленные пыльные бури и мигрирующие с острова на материк грызуны.
Если принять во внимание, что в регионе бывшего Аральского моря проживают около 60 миллионов человек, то выходит, что аральская катастрофа стала не только самой масштабной экологической, но и гуманитарной катастрофой.
Кстати, в скандинавских школах этот пример приводится как классический. Помнится, когда мои дети учились в девятом классе датской школы, в рамках курса «География природы» им была выделена целая неделя на изучение одного только Аральского вопроса и подготовку рефератов по нему. Тогда я узнала, что мои статьи, написанные по этой проблеме и опубликованные в датской прессе в 2000-м году, в датских школах и гимназиях используются в качестве обучающего материала.
Есть еще одни вопиюще страшные темы Ваших работ. Вы бывали в больницах, где умирали женщины, покончившие жизнь самосожжением. В каких странах это чаще всего происходит, и какие причины подобных актов?
— Да, я встречалась с этими женщинами в провинциальных ожоговых госпиталях и кризисных центрах, задокументировала с десяток историй – некоторые женщины выжили, но получили тяжелые увечья, другие умерли от ожогов. Я называю их «живыми факелами».
Трагический феномен самосожжения встречается в нескольких азиатских странах. Но если в Индии, например, это отголосок древнего культурного кода, ритуал вдовы, то в Узбекистане он имеет сугубо социальную причину. Самосожжение распространено среди малоимущих деревенских женщин. Это, вне всяких сомнений, форма самоубийства. Женщина выбирает этот путь, когда хочет уйти от нищеты, домашнего насилия, положения рабыни в семье, непосильного раннего многодетного материнства и хронической депрессии. Таким безжалостным, непереносимо болезненным и часто публичным способом она мстит мужу-тирану, семье, не способной ее защитить, и обществу за свои страдания. Но это также и форма протеста против жестоких феодальных условий.
Индийский философ Свами Вивекананда говорил, что у мира нет никакого шанса на благоденствие до тех пор, пока положение женщины не станет лучше. Птица с одним крылом не может летать.
Часто ли вам угрожали в процессе расследований? Что Вы делали в таких случаях?
— Часто — это не то слово, наверное. Впервые я столкнулась с этим в 17 лет, когда училась на первом курсе факультета журналистики и работала в городской газете. Тогда на меня было совершено нападение в подъезде дома, мне всерьез разбили правое плечо и руку — «чтобы больше не могла писать».
Позже, когда я окончила университет и получила предложение работать для датского журнала, угрозы стали поступать с первого же дня, как только я обратилась за аккредитацией в качестве иностранного корреспондента. Бывали периоды, когда волна шантажа не прекращалась на протяжении полугода, потом на пару месяцев могла наступить передышка, но в целом за четыре года работы я не помню ни одного расследования, ни одной статьи, во время подготовки которой не возникали бы какие-нибудь эксцессы.
Можно сказать, на мне опробовали если не все, то многие методы — от попытки завербовать до попытки дискредитировать, от прослушивания телефонов, фильтрации и блокирования электронной почты до более осязаемых методов психического террора. От открытой и скрытой слежки, давления на членов семьи, запугивания источников до физического нападения и недетских допросов.
Что я делала в таких случаях? Ну, во-первых, я всегда благословляю всех проклинающих меня или каким-то другим образом вредящих мне, ставлю свечку за их здравие в храме – сущее само разберется. А если подробнее…
Я быстро поняла тогда, что у системы есть и слабые, и сильные стороны, и стала их изучать. Одной из слабых сторон была недостаточная техническая оснащенность. Это не позволяло системе следить за журналистом на протяжении длительного времени с одинаково высокой интенсивностью. Система вынуждена была выбирать приоритеты, а я старалась способствовать тому, чтобы как-то снизить интенсивность контроля или вовсе уберечься от него. Другая слабая сторона — это низкая оплата труда рядовых сотрудников, что обычно приводит к недостатку профессионализма. Если вы не расследуете скандал The Watergate, то не исключено, что вашими наблюдателями будут полуленивые, невежественные агенты.
В общем, я взяла за правило избегать публичности или, как говорят в Европе, сохраняла low profile. Такое поведение освобождает от излишнего наблюдения. Это было несложно — я и так от природы человек аутичного спектра, в компании людей мне скучно, а в работе я наполняюсь процессом, а не результатом или признанием. Таких, как я, обычно называют одинокими путниками, волками-одиночками.
Другое правило: я всегда путешествовала с надежным компаньоном — фотографом, водителем, проводником, членом семьи. Когда у вас есть свидетель, вы становитесь менее уязвимым.
Тут важно отметить, что не существует каких-то универсальных методов для того, чтобы обезопасить себя. То, что сработало в одном случае, может не сработать в другом — на каждый метод рано или поздно находится антиметод. Поэтому, прежде чем браться за расследование, всегда необходимо оценить уровень риска: кто может представлять угрозу? кому могут угрожать? может ли ваша семья или другие люди подвергнуться угрозе? Взгляните честно на эти вопросы и, если ответы вам не по душе, подумайте сто раз, нужна ли вам эта работа?
Известный американский журналист, репортер Associated Press Терри Андерсен, который во время Ливанской войны был взят в заложники почти на семь лет, дал такой совет: «Всегда, постоянно, постоянно, каждую ми¬нуту взвешивай соотношение выгоды и риска. И как только ты обнаружишь, что уравнение не сходится, тут же уходи, оставь всё это. В этом нет никакой заслуги. Ни одна история не дос¬тойна того, чтобы быть за нее убитым».
Сама себе я обычно говорю: не страшно – не делай.
Со страхами нужно бороться, проходя их насквозь.
Проводить расследование там, где отсутствует свобода слова, в условиях контроля со стороны государственных агентов – это все равно, что «играть в сыщика или шпиона». С одной только разницей. В случае успеха ваша информация осядет не в секретных файлах, а станет доступной вниманию многотысячной аудитории — и тогда, может быть, это будет способствовать началу позитивных изменений в жизни общества.
